К утру мой побратим расслышал из-под стены чей-то стонущийплач. Люди заспорили: многим подумалось, что это Коровья Смерть, изгнаннаядеревней, просилась к нам в городок, думала отсидеться.

Я сказала упрямо:

– Пёс там безвинный. Сама соху таскала, знаю, чтоговорю.

Воины сначала отмахивались, звали глупой слезливой девкой. Ятвердила своё. Потом пришли Славомир и воевода. Вождь послушал нас, споривших,велел всем замолчать. И снова вполз вверх по брёвнам отчаянный, жалобный плач…Варяг велел коротко:

– Отворяйте. Сам погляжу.

Да, не зря мой старый наставник напоминал, как тяжко вождю!Я испуганно перебрала в уме гейсы Мстивоя: вроде там ничего не было про собак икоров…

Он не стал никого звать, двинулся за ворота один. Славомир,конечно, брата не кинул, пошёл вслед. Я перетрусила, но побежала за ними,потому что опять всё было из-за меня.

Небо уже серело, встречая рассвет, и мы нашли его без труда.Пёс затих и затаился, когда мы приблизились. Он проворно бежал, пытаясьспастись, но теперь не мог сдвинуться с места. Воевода первым пошёл к нему,раздвигая кусты.

– Мечом хоть проверь… – встревоженно сказалСлавомир по-галатски. В самом деле: Солнечный Крест, начертанный стальнымостриём, всякую нечисть заставит убежать без оглядки…

Вождь даже не обернулся:

– Я и так вижу, что здесь просто собака…

Опустился на корточки, уверенно положил руку на чёрныеприжатые уши, и пёс не укусил его – снова заплакал, жалобно и недоумённо. Унего была сломана передняя лапа, половина хвоста отсечена ударом косы, шерстьна брюхе и на боку вырвана с кожей. Я пригляделась к светлым пятнам на морде иузнала весёлую лайку, сопровождавшую на охоту сыновей Третьяка. Вождь поднялголову и кивнул мне:

– Займись.

Я осторожно приподняла пса, подсунула руки. Мой женскийголос, а может, особенный запах заставил его завизжать и в ужасе дёрнуться.Потом он принюхался повнимательнее и умолк. Надо будет позвать добрую Арву,пусть нянчится. Ещё я подумала, не пришли бы доискивать беглеца. Чего доброго,найдут по следам, по крови из ран. Других собак приведут, нюхать велят…

Я не ошиблась. Днём, когда измученный пёс наконец уснул уогня, завёрнутый в старое одеяло, мы увидели большую толпу, подходившую ккрепости через поле.

Я решила: сейчас велят затвориться, – но вождь даже неспросил, оружны ли шедшие. Не приказал бросать все дела, хвататься за копья.Молча выслушал доносившего, пожал плечами и вышел во двор встречать.

Мой старый наставник попросил подвести его поближе к вождю.Варяг оглянулся на нас, и в светлых глазах мне почудилось одобрение. Конечно,он никого не боялся, хоть с дружиною, хоть один. Но дельный совет не помешает.Даже ему.

Когда из дому любопытно выглянула Велета, Славомир тотчаспогнал её:

– Иди-ка отсюда!

Послушная девочка скрылась за дверью, но совсем не ушла: явидела в щёлке край её платья. Я, впрочем, скоро забыла о ней, начав сравниватьвходивших в ворота родовичей Третьяка с кметями, что без приказа высыпали водвор. Да. Как не вспомнить Яруна, пытавшегося уязвить брата вождя. Дойди делодо свалки, этим парням оружие не понадобится. Им даже незачем будет ввязыватьсявсем, достанет десятка. Мстивой Ломаный мог позволить себе держать воротараспахнутыми. Ему и стены-то были нужны не от Третьяка, а от такого же, как онсам, только чужого.

Ещё я думала, выдаст ли он раненую собаку. Незачем бы емуссориться с Третьяком. Но бросить на муку безвинную тварь, приползшую подзабрало… руки ему лизавшую доверчиво… Велета всё утро гладила пса, поила из чашки…

Тут я заметила, что деревня посматривала на меня ишепталась. Особенно женщины. Я рассудила: прослышали, как я дралась с Голубой.Не велика редкость, девичья драка. Но одна четверых порет не каждый всё-такидень.

Наверное, люди бывали в крепости реже, чем мы у них. Кольцобревенчатых стен поубавило уверенности, заставило сгрудиться вместе, толькоТретьяк вышел вперёд и поклонился вождю, смотревшему с крыльца дружинной избы.

– С чем пожаловал, старейшина? – спросил тотспокойно. За эти месяцы я немножко к нему пригляделась; не могу объяснить, нобыло что-то… Словом, на месте Третьяка я бы очень остереглась. Третьякпереступил с ноги на ногу. Кашлянул. Он боялся варяга и чувствовал себянеуютно, но пятиться было некуда, род смотрел ему, старейшине, в спину. Онпогладил честную бороду и сказал:

– Справедливого суда хотим, воевода. Девка твоя Зимкакоров нам испортила. Отдал бы её, пока все-то не передохли.

Родовичи позади него закивали головами и зашумели сперватихо, потом громче, поддерживая предводителя. Они указывали на меня пальцами, иэти пальцы были готовы сомкнуться на мне безжалостными клещами, разорвать, какдавеча рвали собаку.

– Отдай её нам, судить станем.

Была там и старшая жена Третьяка, мать Голубы, угощавшаяменя кисельком.

Теперь на меня смотрели все, кроме вождя. Один раз со мнойуже было подобное. Точно такой ледяной ком смерзался внутри живота, когдадядька Ждан выставил меня за ворота. Не пожалела родня, не помилует и воевода.А с какой стати ему меня миловать.

Я качнулась вперёд, делая шаг по уходящей из-под пяток землеи чувствуя себя мёртвой. Сейчас кмети расступятся, как некогда братья. А может,ещё подтолкнут. Как же люди убьют пойманную скотью погибель? Сбросят в ямину,придавят дохлой коровой и закидают жёлтым песком? Или привяжут ко вздувшейсяпадали, утвердят на куче поленьев? Я шагнула…

– Дитятко, – сказал старый Хаген. Железнымипальцами поймал за плечо и обнял, крепко прижал к груди мою помрачившуюсяголову. Ярун стронулся со своего места между молодшими. Ни на кого не глядя,подошёл к нам и встал, застывая лицом, держа копьё наперевес. С другой стороныпоявился Блуд. Ноги держали его ещё не особенно крепко, но серебрянаякрестовина ярко блестела над правым плечом. И краем глаза, между заслонившимиспинами, я увидела Славомира. Славомир сцепил руки на пояснице. Так он делалвсегда, если раздумывал, не будет ли драки.

Кажется, у меня-таки на миг стемнело в глазах. Явстрепенулась, схватила ртом воздух, заслышав спокойный голос вождя:

– А с чего ты взял, старейшина, что это она?

– Чужая она, – сказал хмуро Третьяк. – Откольпришла, мы там не были, рода-племени её не знаем. Живёт наособицу, не как всечестные девки. В мужских портах ходит. И силы, что не у всякого парня. Она это,некому боле!

Я снова поняла, что погибла. Конечно, старейшина был прав.Воевода немного подумает и согласится. Может, и вправду всё из-за меня,несчастья ходячего, даром что я и не думала ворожить… Мой Бог был далеко, наполочке в горнице, – не стиснешь потной ладонью, не взмолишься: сохрани!..Хаген гладил мою голову и не разжимал рук. Блуд и Ярун смогут только прибавитьсвои жизни к моей, потому что будет так, как приговорит вождь. И даже Славомирне подмога.